Книга из человеческой кожи [HL] - Мишель Ловрик

— Нарисуй круг, — приказала она.

Изо дня в день я рисовала круги, пока наконец не научилась одним движением выводить безупречную окружность. Затем настал черед прямых линий. Затем пришлось рисовать тень от круга, когда свет падал на него с разных сторон и под разными углами. Угольный грифель истерся почти до основания, а я только и делала, что упражнялась в геометрии. И только вернувшись домой в Палаццо Эспаньол, я осмеливалась набрасывать скетчи великой художницы Сесилии Корнаро за работой. Я изображала ее в виде дикой кошки с непредсказуемым норовом, ловко орудующей кистью, зажатой в синем раздвоенном язычке.

Тем временем мой портрет, который писала художница, постепенно вызревал, обретая сходство с оригиналом, но Сесилия отказалась от него в пользу более «теоретической» работы, на которой мое лицо представало чем-то вроде аллегории. Затем она начала третий портрет. Сесилия Корнаро не придерживалась своих обязательств по сделке или, во всяком случае, выходила за пределы установленной Пьеро цены на нее.

Пьеро, по обыкновению, принял мою сторону.

— Довольно уроков геометрии, Сесилия, — настаивал он. — Позволь Марчелле продемонстрировать тебе то, что она умеет!

Художница обернулась ко мне:

— Значит, добрый старый Пьеро всегда сражается вместо вас?

Сесилия Корнаро показала на стол, на котором я увидела белый лист, натянутый на раму, и коробочку с огрызками пастельных карандашей, некогда бывшими ее собственными инструментами.

— Думаю, краска слишком мокрая для тебя, — жестоко обронила она, и Пьеро немедленно вскочил на ноги, готовый обрушиться на нее с упреками.

Похоже, Сесилия пожалела о своих словах, хотя извиниться не захотела. По крайней мере она не стала сыпать соль на рану и продолжать подшучивать над моим ныне исчезнувшим недержанием. На лице ее отобразилось нечто вроде унылого раскаяния, как если бы она съела что-либо горькое. Мне почему-то показалось, что подобное выражение появляется у нее довольно часто. Затем она сменила тему.

— Ты можешь сама написать портрет. Твое пребывание здесь весьма непродолжительно, посему нет смысла смешивать масляные краски, которые засохнут в твое отсутствие. Итак, выбор очевиден — пастель. Это лучшее, что только можно придумать для человеческой кожи и горностая, самого тупого животного на свете. Но на этот счет тебе предстоит сделать собственные выводы, Марчелла. А теперь скажи мне, чей портрет ты хотела бы написать первым?

От коробочки с пастельными карандашами у меня на коленях исходил запах лекарств. Я заколебалась, чувствуя, как ее взгляд все больше преисполняется презрения.

Пьеро предложил:

— Я могу позировать Марчелле, о сладкоголосая моя, если это поможет.

Сесилия Корнаро зло ухмыльнулась:

— Пьеро, тебя не стоило рисовать, даже когда ты был молод. Все твои достоинства проистекают из твоего духа. Лучше захвати в следующий раз шоколадные пирожные. По крайней мере тогда твой визит нельзя будет считать совершенно уж напрасным.

Она повернула ко мне высокое, в рост человека, зеркало, и я покраснела, увидев в серебристой амальгаме свое напряженное и перепуганное лицо.

— Рисуй вот его, — скомандовала женщина. — С такой натурой откровенно плохо не может получиться даже у…

Пьеро перебил ее:

— Я уверен, что фраза, которую ты не можешь выговорить, Сесилия, звучит как «у начинающего художника». Хотя, уверяю тебя, Марчелла обладает…

Но она не обратила на него ни малейшего внимания, как если бы Пьеро вообще не открывал рта.

— И тогда, в зависимости от результата, я попробую подыскать для тебя клиентов.

Я склонила голову, чтобы сдержать уже готовый сорваться с губ радостный вскрик. Неужели я смогу найти свой путь в этом мире, зарабатывать на жизнь, делать что-то такое, что заставит людей смотреть на то, что я совершила, а не на то, кем являюсь я сама? Открывшаяся передо мной перспектива была похожа на дверь в райский сад. Я уже видела себя рисующей рядом с Сесилией; прислушивающейся к тому, как она оскорбляет своих клиентов; не исключено, что я и сама вставлю словечко-другое в беззлобную перебранку.

Калекам не полагается умничать вслух — иначе дело обернется горечью унижения. Калекам следует демонстрировать жизнерадостное добродушие, дабы защитить здоровых людей, не желающих, чтобы наша увечность повергала их в уныние и вызывала жалость. Но художник? Художник имеет полное право купаться в лучах безнравственности и острословия и вызывать изумление!

Сесилия прекрасно осознавала эффект, произведенный ее щедростью, и не пожалела усилий, чтобы тут же сгладить его.

— Ты готова работать по-настоящему, впервые в жизни?

Никто не разговаривает с калеками таким образом! Так говорят лишь с человеком, от которого ждут, что он примет вызов. Осознание этого факта заставило меня разлепить губы: в этой студии моим словам и мыслям дозволено было двигаться вместе, по одному пути. Я заметила:

— Да, проституток, которые хотят выглядеть аллегориями Невинности, матерей, которые хотят, чтобы их изобразили в виде аллегорий Бдительности, отцов, жаждущих быть запечатленными как аллегории Красноречия…

Сесилия самодовольно ухмыльнулась, а Пьеро встал и выпрямился во весь рост. Нет, кажется, он стал даже выше ростом и раздулся от гордости. «Неужели он привез меня сюда и для этого? — подумала я. — Не только из любви к искусству, но и ради этой провокации? Для того, чтобы бросить мне вызов?»

Я продолжала:

— Ну и, разумеется, армии венецианцев на продажу… Я имею в виду юношей и девушек, которые хотят с помощью портретов продать себя как мужей и жен. Для того чтобы польстить им и поднять на них цену, требуется намного более мягкая натура, нежели ваша, Сесилия Корнаро.

И мы оглушительно расхохотались, все трое, и Пьеро обнял меня за плечи и прижал к своей груди. Когда же он отпустил меня, я заметила, что он застегнул у меня на шее нитку жемчуга. Кот Сесилии перевернулся на спину, выставляя напоказ свое пятнистое брюшко. Сесилия принялась рассказывать неприличную историю об одном благородном заказчике, и мы одновременно, не сговариваясь, принялись за работу, словно ее грубоватый комментарий служил естественным аккомпанементом. Пьеро тоже вернулся к своему занятию: он с обожанием созерцал нас обеих. Жизнь моя, похоже, обрела тот аромат, который встречает вас, когда вы разворачиваете вощеную бумагу, где лежат пирожные с марципаном.

Но когда я в тот день вернулась домой, выяснилось, что все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Анна встретила нас у причала с горящим отпечатком ладони на лице. Мне был хорошо знаком этот отпечаток. Он специально ударил ее по той стороне лица, что уже была повреждена. Дрожащей рукой она протягивала мне мою кожаную сбрую.

Мингуилло вернулся безо всякого предупреждения, как гром среди ясного неба, щедро раздавая направо и налево пощечины и удары.

В тот же самый день из Перу пришло письмо, после прочтения которого лицо матери под высокой шапкой кудряшек залила смертельная бледность.

Доктор Санто Альдобрандини

В то самое время, когда Наполеон начал утрачивать свою значимость и величие, моральное и физическое в равной мере, мне впервые довелось столкнуться со снадобьем, которое обретало все большую популярность.

Руджеро отправил меня осмотреть венецианскую графиню, которая почувствовала себя слишком больной и слабой, чтобы вернуться в город по окончании летнего villegiatura.

Я обнаружил у нее ослабевшую ручку, учащенный пульс и начинающуюся анемию. Леди, сказавшаяся тридцатилетней, несмотря на то, что выглядела на все пятьдесят, жаловалась на колики, ломоту в суставах, неврит зрительного нерва, металлический привкус во рту, запор и необильное мочеиспускание жидкостью розового цвета. Пока она перечисляла свои недуги, я заметил у нее на деснах синеватые прожилки. Именно они подсказали мне, причем куда более красноречиво, чем она сама, что ее здоровье разрушает белый свинец, или церуссит, выражаясь научным языком.

— Какой препарат вы принимаете? — поинтересовался я у нее.

Она кивнула на квадратную бутылочку фиолетового стекла. Когда я осторожно понюхал ее, в ноздри мне ударил сильный цветочный запах, что подтвердило мои подозрения. На этикетке была изображена монахиня, плачущая в такую же бутылочку на фоне высокой горы.

Моя пациентка обеими руками схватилась за живот. Несчастное создание: все ее надежды на долгую жизнь оказались перечеркнуты стремлением обрести сияющую кожу.

Шли недели, и все больше и больше наших пациентов жаловались на аналогичные симптомы. Одна и та же бутылочка неизменно обнаруживалась на туалетном столике подле каждой кровати с балдахином. Я решил, что стоит поподробнее разузнать об этих «Слезах святой Розы».